Человек должен идти один...

– Лет десять-пятнадцать назад ТЕЛЕВИЗОР ставили в один ряд с АЛИСОЙ, КИНО, ДДТ, НАУТИЛУСОМ. У тебя остались какие-то связи с так называемым “русским роком”? Что сейчас с ним происходит?

– Понятие “русский рок” выросло отчасти благодаря журналистской среде. Журналисты обозначили это понятие определенным кругом групп – это стало чем-то традиционным, превратилось в мейнстрим. Кто в него не входит – остаются за бортом, шоу-бизнес их не принимает. Мне, честно говоря, этот вариант развития не близок. Основополагающим является стадионность мышления – все делается для того, чтобы шокировать и удивит стадионы, а не для того, чтобы удивить себя. Это не очень хорошо для развития музыканта.

– Видишься ли ты сейчас с кем-нибудь из “легенд русского рока”? Как ты относишься к тому, что они сейчас делают?

– Ну... С Константином мы недавно общались, когда он сюда приезжал. Все-таки сорокалетие – дата такая... Я пошел посмотреть на все это – в общем, даже порадовался, что он в хорошей спортивной форме. Ну, а что касается творческого аспекта... ТЕЛЕВИЗОР всегда был немножко в стороне – начиная с восемьдесят четвертого года. Не знаю, так получилось, может, это от меня зависит, может, волею судьбы так все происходит... Не знаю. Для того чтобы дружить, надо подстраиваться друг под друга. Если ты собираешь стадионы, за тобой начинают хвостиками бегать руководители пятидесяти других групп, которые хотят быть твоими друзьями, чтобы как-то что-то из тебя выжать. К сожалению, такие группы, как ДДТ, стали кормушкой, так происходит.

– В песнях Кинчева, Шевчука, Ревякина имеют место спекуляции на религиозной теме. Что ты об этом думаешь?

– Да я тут... Не путь важен, не концепция, а состояние. Люди, которые зацикливаются на том, каким образом они чего-то достигнут, не очень мне интересны. Во-первых, это очень удобно – спрятаться за спину христианства: многовековая традиция, миллиарды с тобой одновременно молятся, дикая энергетика. Ты защищен, и на концерты к тебе народ валит, своего чует... Православие... Я понимаю, Константину сейчас легче существовать в этой мифологии – ну и ради бога, и пускай. Обвинять его в данном случае не хочу, но для меня это не подходит. Я считаю, что это самый легкий, стадный способ. Там, где большая толпа, всегда масса лжеидей и лжестремлений. Мифология, как известно, рождает чудовищ в башке – в виде всяких там бесов, дьявола, бога. Черное-белое, плохой-хороший... У меня по поводу всего этого большие сомнения, я стараюсь ни к кому не примыкать, хотя, конечно, манит “прибиться к стаду”. Не знаю, мне как-то хочется самому, спокойно... Может, и неправильно, по-моему, человек должен идти один.

– Темы твоих песен – религия, любовь, общество... При этом ты всегда в оппозиции. Ты и дальше будешь стоять на своем?

– Да. Кстати, по этому поводу очень много наездов со стороны других музыкантов и журналистов: “несозида-а-ние...”. Я считаю, что отрицание – это и есть созидание, одна из его форм. Для того чтобы не уподобиться тем, кто мне не нравится, не жить противным мне образом, я должен постоянно все это отвергать. Это, конечно, болевое ощущение, и выходит оно в виде песен. У меня это так происходит. А иначе станешь таким же – там поиграл, здесь поиграл, везде вхож, везде хорош... Чем пушистее, тем опаснее. Я так чувствую. Общаться на каком-то поверхностном уровне я могу со многими, а глубокое общение возможно только с небом, напрямую. Это мой способ обрубать, организовывать пространство. Мое пространство.

– “Я не хочу иметь детей”. Это тоже позиция?

– Да, и за нее надо платить (смеется) – разводами всякими и так далее. Понятное дело, женщины сначала с тобой соглашаются и какое-то время поддерживают, но потом у них в голове происходит надлом, и они уходят. Я, например, считаю, что хорошо иметь детей в виде песен, но бросать новое человеческое существо сюда мне не хочется. Ни я к этому не готов, ни, тем более, оно.

– “Сюда” – в эту страну, в нынешнюю ситуацию?

– Да нет, вообще на планету. Нет у меня самоторчания на совершенстве человека. Я считаю, что мы просто уроды. Какой-нибудь дельфин для меня намного симпатичнее – это более совершенное существо, на мой взгляд. Уж не говоря о “созданы по образу и подобию” – уж точно не по образу и ни по какому подобию, не надо всего этого... Очень тонкая и интересная схема – да, но такая непрочная. Фактически самое главное – это смертность и гниющая, воняющая недолговечность всего этого механизма. Я уверен, что существует немножко другая “ступенечка”.

– Выходит, человечество обречено на этой земле на вечное мучение... Может, когда-нибудь ты все-таки захочешь иметь детей?

– Очень трудно себя прогнозировать в этом смысле. Во-первых, я не считаю, что человечество обречено только на мучение. Просто существуют некоторые вещи, из которых, к сожалению, не выпрыгнешь. Человек, как кусок мяса с костями, который хочет только жрать, срать и так далее, и он не может... Но он может подготовить... Там масса способов... Это связано с развитием искусственного интеллекта, о котором пока только слухи ходят.

– В одной из песен на “Мечте самоубийцы” есть такие слова: “Я у жизни себя отберу”. Есть еще песня “Муха” с очевидным суицидальным смыслом. Ты вправду задумывался о самоубийстве?

– Ну, об этом все, наверное, задумываются. Если брать “Мечту самоубийцы”, то там все-таки достаточно ясно сказано, что это должно быть медленно, медленно и красиво. Ясно, что мы все себя убиваем. Вопрос – как? Мне бы хотелось это сделать без страха. Конечно, периодически бывает такое состояние, как в “Мухе”. Но это – состояние. Вообще, песня – это состояние. Схватил – вот оно... Если бы песню не написал, черт знает, чем бы все это закончилось. Но написал – и сразу все ушло. Терапевтический эффект.

– А ты можешь представить себе какую-то реальную ситуацию, в которой тебе было бы не так больно?

– Да я на самом деле достаточно жизнелюбивый человек, не депрессивный чернушник. Конечно, когда заглядываешь в эту пропасть, понимаешь, что там – да... А здесь все как-то неудачно устроено. Я думаю, у каждого человека бывают самые разные состояния – можно выйти из одного и войти в другое. Думаю, что каждый может сделать с собой многое. Собственно об этом и идет речь: начать ощущать свою связь с миром вообще. Отрицания и отторжения не вызывает только природа. Супер! Животные... Я прекрасно отношусь к большинству животных.

– У тебя дома живет какое-нибудь животное?

– У меня нет. Я не хочу брать на себя ответственность за него. Это как дети, из той же серии...

– В твоих песнях присутствуют образы волка, собаки, змеи... Образы волка и собаки отождествляются с автором, а образ змеи – нечто чужеродное. Это сознательно?

– Я люблю собак, честность и адекватность у них на морде написана. Нет у них, в отличие от людей, двойного дна. Мне нравится в собаках искренность по отношению к жизни, к окружающей действительности. Змеи тоже очень благородные, внутренне интересные животные, настоящие. Может, это на антагонизме с Гребенщиковым возникло, потому что он – змея. Значит, я кто угодно, только не змея...

– Есть у тебя какие-либо политические взгляды? Может, есть политик, который тебе симпатичен или глубоко несимпатичен? В нашей стране, конечно.

– Я понимаю, что это все может коснуться меня в любой момент, но отдавать кому-то предпочтение очень не хочется. Я бы не хотел быть политиком никогда. Это разряд людей – как офисные работники... Люди, которые и сверху, и снизу прихлестываются правилами игры. Мне бы не хотелось играть в чужие игры. Что-то такое нужно уже для того, чтобы во всем этом разобраться. Недавно вот звонили какие-то ребята – интервью взять. Оказалось, приехали сюда на съезд необольшевиков. Мы посидели, попили пивка, поговорили... Выяснилось, что это двадцатилетние парни с яркой потребностью сгореть. И в этом ничего плохого нет, в самой этой потребности. Не надо объединений, у каждого – свой путь. Будь ты кем угодно – гори, но гори один. Гори тихонечко, или если не тихонечко, то открыто самосожжением занимайся. Хотя они говорили, что мои песни каким-то образом отражают их идеи. Не знаю. Я попытался их убедить, что у меня личностная философия, для одного человека. Все-таки у меня, я надеюсь, не присутствует этого “Мы вместе!” или “Пойдем за мной!”.

– У тебя – “Уходи один”...

– Да. Я поэтому и говорю, что они как-то не так восприняли... Вы тоже имеете отношение к необольшевикам?

– Нет.

– Ну вот. Мы разговаривали. Ребята просто задумываются о смысле жизни. Не прозябать в этом говне, а взлететь и погаснуть. И это действительно очень красиво и романтично. Другое дело, что это делается под указку уставшего от жизни Лимонова, у которого, на мой взгляд, кроме желчи, мало что осталось.

– Ты работаешь где-нибудь?

– Нет. Я периодически пытаюсь работать, но что-то у меня это плохо получается. Там везде надо играть по правилам – подставлять заднее место этому миру, чтобы тебя любили. Трудно. Не получается. Месяц поработаешь музыкальным редактором на радиостанции и понимаешь, что ты уже просто истощен – давление, иерархия, структура... Я не привык работать под начальством, меня от этого начинает ломать, хотя возникают финансовые проблемы, конечно. Я вижу, как нормальные люди, которых я прекрасно знаю, работают, и ничего. Я не могу. Тут главное не сломаться, иногда смотришь – “Оп! Еще один сломался” (смеется). Причем они, конечно, не замечают этого дикого процесса укатывания. У меня на альбоме будет такая песня “Укатала”. А что? Жизнь указывает. И сразу куча аргументов находится: “Да я! Да это не блатняк! Это городской романс! Я хотел по-другому подойти, хотел себя в этом амплуа попробовать”. Амплуа! (смеется). А потом, наедине, в пьяном состоянии: “Да надо ж детям что-то жрать, я ж ради детей все делаю, поэтому блатняк”. Вот почему еще я не хочу детей иметь, чтобы ради них потом себя говном не делать. И так говно, а тут уж совсем... Да еще личным примером своего падения и из них делать уродов. Волки собираются в стаи и ради своих детей убивают детей других волков. Страшная ситуация. “Любовь” называется.

– Когда-то давно ТЕЛЕВИЗОР называли “русским ДЕПЕШ МОД”. У тебя достаточно прогрессивная электронная музыка. Откуда это?

– Ну, конечно, открещиваться не буду: ДЕПЕШ МОД люблю, люблю, люблю... Была “новая волна”, которая началась в конце семидесятых. Появились такие стройные ребята, симпатичные, с гримом, куклообразные, с каким-то изыском на голове и холодом в музыке. Меня это всегда привлекало. А тут я почувствовал, что все это – мое. Мне очень нравилось, что там нет этой рок-игры, там нет всего этого взаимного: “Давайте покричим, давайте друг друга развеселим!”. Развлекательность минимальная. Идет подача, посыл какой-то энергии, которая достигает, не достигает – неважно. Вещь в себе. Она возводит барьер между собой и залом. Вот у меня было такое ощущение от ДЕПЕШ МОД – в первую очередь. Холод этот. Вообще, у ТЕЛЕВИЗОРА с самого начала была сверхзадача – создать свой звук. Не просто там о чем-то спеть, а спеть так, чтобы сразу было видно, что это отдельный организм. Поэтому в русский рок мы не попали.

– Какую музыку ты бы послушал сегодня вечером?

– MASSIVE ATTACK последний. Вот тоже, журналисты многие мне говорят: “Что-то ты какой-то злой, никого-то ты не любишь, МУМИЙ ТРОЛЛЬ тебе не нравится...”. Я говорю: “почему я должен подчиняться узко-московско-питерскому вкусу, навязанному средствами массовой информации?”. Мне нравится MASSIVE ATTACK, которые на MTV получили награду за лучший альбом, и мне этот альбом понравился до того, как они получили награду. PROPELLERHEADS существует. NINE INCH NAILS, естественно. Marylin Manson нравится. Всякие люди, которые мешают стилистику, – и чтобы при этом они были личностями. В последнее время я больше завязан на всяких современных западных коллективах, которые открывают что-то новее в звуке, потому что мне кажется, что некие гармонические и мелодические запасы на сегодня исчерпаны. А вот атмосфера звуковая – это то, в чем можно оставить свой след. С восприятием у меня, кстати, странные вещи происходят. Вот, например, – как дурацкое заболевание: не могу смотреть “медленные” фильмы, даже если они очень насыщенные. Только если там сверхидея заложена и эта медленность – ради нее.

– Что по поводу МУМИЙ ТРОЛЛЯ?

– С МУМИЙ ТРОЛЛЕМ вообще какая-то непонятная ситуация. Я не знаю. Может быть. Не исключено. Я знаю, что когда стадо волнуется, оно заражает любого, кто бы в нем не находился. Я думаю, эта энергетика прет от самого зала. А сам по себе МУМИЙ не такое яркое явление, чтобы вообще о нем говорить. Идут какие-то эпитеты, совершенно нездешние, по поводу того, что “кот кота”, понимаешь, “ниже живота”... У нас наступило время клоунов настоящих, которые еще и циники при этом. Фишечность. “Вот если бы у вас была фишечность”... Искусство потянулось туда, где платят деньги – причем не лучшая его часть, а лучшая под эту не лучшую себя быстро подделала. В результате общий уровень и той, и этой сильно снизился.

– А к СПЛИНУ ты как относишься? “Орбит без сахара”, “Выхода нет”?

– Двойственно. Ну, как-то... Меня недавно пытались с ними познакомить, но я понял, что мне этого не надо. Не пошел к ним на репетицию – понял, что мне нечего сказать. Я прослушал весь альбом и понял, что это во многом надувательство – те самые “наперсточки”. Писать тексты, насыщенные образами, затуманенные до предела, легче, чем сформулировать мысль в одной строчке. Я так считаю. Вся эта цветастость – легкий путь надуть аудиторию, особенно, если эта цветастость закручена вокруг каких-то запретных тем, например, наркотиков – это СПЛИН использует явно. Заигрывание со всеми этими штуками... Они же так не живут на самом деле. В этом есть что-то такое... Втюхать товар любой ценой! При этом некрасиво. Угловатость. Пулемет... Под огнем пулемета кто-то тает, абсолютно внезапно. Вертолеты бы еще... Не знаю. Бред. И я был неприятно поражен, что это к тому же считается продолжением традиций питерского интеллектуального рока. Ну, значит, такой у нас нынче рок.

– А ты мог бы спеть свои песни под фортепиано – дать сольный концерт?

– Сейчас нет. Не готов. Я с трудом себе представляю все песни для фортепиано. Песни создавались для конкретных инструментов. Когда я их делаю, у меня в голове сразу возникает звуковая картина. По пять, по шесть, по восемь вещей я исполнял на концертах на фортепиано – лирические какие-то вещи. У меня идея была даже тогда еще, в 1984 году, чтобы это никто... То есть давайте сделаем так, чтобы не взял каждый и пошел... Не надо делать народных песен, не надо пытаться угодить публике. Если чувствуется, что банально – давайте по-другому. Давайте уйдем от банальности и этот аккорд не возьмем. У кого-то этот стопор отсутствует. И ему проще. Просто и все.

– Мы знаем, что новый альбом ты пишешь один.

– Да.

– Это будет альбом ТЕЛЕВИЗОРА?

– Думаю, что да, конечно. На всех предыдущих альбомах все песни мои, так что... имею право. У меня нет никакой привязки к названию, но и думать по этому поводу не хочется. Ну ТЕЛЕВИЗОР и ТЕЛЕВИЗОР.

– Кто придумал название ТЕЛЕВИЗОР?

– Случайно получилось. Я помню, мы шли, обсуждали этот вопрос, и один из наших гитаристов, Петров такой, придумал. Сказал: “А давайте ТЕЛЕВИЗОР”. Мне понравилось, что мужской род, непретенциозное слово – в нем нет раздутия. Ящик. Замкнутое пространство. “Р-р-р” и “з-з-з” присутствуют. В то же время банально, все время на устах. В общем – подходит, оставили.

– Ты можешь рассказать что-нибудь о новом альбоме? Мы его, наверное, еще не скоро услышим.

– К сожалению, да. Он разный. Это все равно песни. Это все равно ТЕЛЕВИЗОР. Мое понимание...

– Будет ли он радикально отличаться от, например, “Двое”?

– Звучание изменилось во многих песнях. Оно стало более электронное, еще более электронное. Более шумовое. Какие-то... песни. Разные. В целом он получается мрачноватый. Лирическая песня – одна. Одна всего, и то – лирически-философская и не имеющая отношения к женщинам.

– Ты уже точно решил, что альбом будет называться “7Б”?

– Я думаю, да. Там есть песня “Я – негодяй”, в ней “7Б” в припеве будет присутствовать. Я предварительно его так назвал, потому что он неконцептуальный. Я, видимо, не из тех людей, которые пытаются раздуть вокруг себя концепцию, запустить ее в средства массовой информации, а потом под это подогнать некий материал. Приходишь потом на концерт, думаешь: “Где концептуальность?”. А нет концептуальности. Песня – это состояние, а все время в одном состоянии находиться нельзя. Поэтому есть какие-то общие звуковые вещи... Да будет налет, но привязывать себя... Они даже в разных стилях.

– Расскажи, как ты придумываешь песни. Что сначала: музыка или слова? Или одновременно?

– Чаще все-таки слова, причем когда пишешь, то уже напеваешь. Но все равно – то, что хочешь выразить, немножко впереди слов. Хотя – песня “День Михаила” написана от мелодии. “Мечта самоубийцы” – от барабанов.

– Тебе знакомо понятие “творческий кризис”?

– Конечно. Сейчас, отчасти, он и есть. Я понимаю музыкальную форму, но содержание становится все сложней и сложней. Болевое ощущение вроде вызывает, но возникает внутреннее “Ну и пошли вы к черту, – я со своим болевым ощущением сам буду разбираться”. А еще доносить... Трудно. Я думаю, что антифеминистская песня будет.

– Как она называется?

– Ну... я там... припев уже сделал. (поет)

Путь к успеху
Лай-ла-ла-лай
Это теплая трещина.
Чтобы быть сверху,
Лай-ла-ла-лай
Надо быть женщиной.

– “Мечты самоубийцы” на компакт-диске нет. “Отчуждение” вообще – только на левых кассетах. Что будет с новым альбомом?

– “Дженерал рекордс” должны были выпустить компакт “Мечты самоубийцы” еще год назад.

– У тебя есть такой компакт?

– Нет. А я и не звоню в Москву. Я перестал заниматься собой в смысле промоушена.

– Ты что, даже не знаешь, вышел твой компакт или нет?

– Не знаю. Периодически мне звонят из Москвы, говорят что-то... передали права “Морозу”, еще чего-то... Я хочу новый альбом доделать, а потом уже со старыми... Опять появляется потребность в подполье, в новом источнике тепла, который не связан со специальными студиями. Щемит, на “Рождественских вечерах” у Аллы Борисовны – Скляр, ЧАЙФ, Сукачев... “А у нас и эти есть! Панки? Вот, пожалуйста, панки. Хотите русский рок? Пожалуйста. Все есть. Все представлены. Все из одной кучи. Все друзья – добрые, хорошие. Все любят людей”. А будущее за теми, кто сам.

– Для тебя имеет значение, доходят твои песни до слушателя или нет?

– Нет, конечно, приятно, когда зал поддаст в ответ. В конечном итоге для меня важно, чтобы эта молитва дошла, но когда любыми средствами – это уже не молитва. Все равно, от всей этой звездности рано или поздно наступает опустошение. Но иногда все-таки хочется плюнуть всему миру в рожу. Только ради этого стоит над всем миром подняться.

– Ты будешь писать песни при любых обстоятельствах? Верно ли, что ты, так сказать, обречен на пение, как волк на вой?

– Нет, я так не думаю. У меня другая ситуация. Иногда я понимаю, что все-таки человек создан для того, чтобы наслаждаться. Для меня слово – очень примитивное орудие. Если оно доносит определенное ощущение, то слава богу. Но я много раз сталкивался с тем, что слово обманывает, может убить, ударить – и наоборот. Это грубое, несовершенное орудие по сравнению, например, с ощущением. Я предпочел бы общаться посредством биотоков и других вещей – менее грубых, чем слово. И тогда мне не надо будет петь.

– То есть не раньше?

– До тех пор, пока я не найду новый выразительный язык для себя. Да, у меня есть потребность фиксировать себя в пространстве. Не здесь, не на публику, не в собственных глазах – это все вторично. Ты все равно будешь иметь тот рай, который сам себе заказал, и тот ад, о котором думал здесь. Мы сами себе создаем место, в котором потом будем пребывать. Не знаю... Это все тоже ощущение... вот опять сказал и понимаю, что грубовато. Какое-то информационное поле, может быть, в которое посылаешь сигналы и там остаешься. Вот это твой дом. Я не пытаюсь загнать себя в профессию. “Это мое ремесло”... Я не хочу, чтобы это было моим ремеслом. Жизнь – это плевки в мир, плевки вот этой самой болью. Ее надо выплюнуть в любом случае, лучше ее не держать внутри. Плюнешь – хорошо. Что-то такое происходит...