Screen.ru, 24 октября 2004
Когда Гребенщиков пел эту строчку в далекие 80-е, мало у кого возникали ассоциации
иные, чем были заложены в нее БГ. А сейчас она вспомнилась мне безотносительно с
опопсовевшему АКВАРИУМУ. Я пришла на концерт – теперь уже можно сказать
“старой питерской команды” – ТЕЛЕВИЗОР. Господи, как давно это
было! На сцену ленинградского рок-клуба вышел угловатый высокий юноша в широком
пиджаке и залитым лаком коконом волос. Он пел угловатые тексты, и ломаные движения
рук немного раздражали публику, влюбленную тогда в драйв молодого БоГа и интимно-простого
Майка. ТЕЛЕВИЗОР был непонятен и казался очень холодным, тусклым.
Немного позднее у Михаила Борзыкина появилась своя публика. Но и она жаждала в
основном невразумительно-стремных песенок типа “Твой папа –
фашист” и “Три-четыре гада”. На Подольском рок-фестивале в 1987 г.
именно на выступлении ТЕЛЕВИЗОРА администрация площадки, где проходил
фестиваль, несколько раз вырубала электричество, стремясь прекратить “безобразие
на сцене”. Борзыкин стал почти культовым героем.
Шли годы. Майк и Цой умерли. Гребенщиков стал старым, толстоватым, попсоватым
папиком с замашками гуру, выступающего с проповедями здорового образа жизни на
стадионах. АУКЦЫОН тусуется по консерваториям – развлекает эстетов. А в
московских клубах вдруг “всплыл” старый, черно-белый ящик с электронно-лучевой
трубкой ленинградского телевизионного завода. Подтирая сопли и захватив
старые советские хлопчато-бумажные трусы с земляничкой на передке, чтобы крутить их
над головой, вспоминая буйную юность, я побрела на выступление ТЕЛЕВИЗОРА,
заранее сетуя на быстротекущее и вялостоящее... время. Я ничего хорошего не ждала:
сопли и слюни ностальгирующих пердунов – это не мое любимое зрелище. Тем
более неожиданным было мое потрясение от того, что я увидела. Да, в зале я заметила
кое-кого из моих старых знакомых, но постаралась даже не попасться на глаза этим
разжиревшим “пацанам”, один из которых сейчас увлекся
похабно-америкосовским регби (а раньше играл “волну” в некоем изысканном
московском проекте), другой стал бухгалтером в банке, а был фанатичным питерским
студентом-любителем рок-н-ролла. Но самое главное, это то, что происходило на сцене.
А на сцене был угловатый высокий мужчина в широком пиджаке... ломаные движения рук... волна волос... четкий ритмический рисунок стиля “нью вэйв”, почти забытый сейчас всеми даже за границей. А у нас его и не знали-то толком никогда. Изящная компьютерная звуковая “подложка”, создающая плотный фон для гитариста и ударника, очень современная и нескудоумная компьютерная визуализация концерта на заднике сцены. Монтаж цифровых эффектов, домашних заготовок и “живой камеры” из зала смотрелся живенько и ненавязчиво. Немного пафосным был скелет, вальяжно сидящий у включенного телевизора, на экране которого шел непрерывный поток современного телевещания. Но зато как весело было совпадение говорящих голов тадепутов со строчками “Твой папа – фашист”. Кстати, программа концерта была выстроена очень грамотно, чего раньше за Борзыкиным не замечалось – все же он повзрослел и поумнел изрядно. Новые песни чередовались с известными старыми, что подогревало публику, никаких тяжких пауз с тоскливыми просьбами технарям “гитару в мониторы”, никаких заигрывающих комментариев публике, все драйвово, стильно, достойно. А как хорошо сохранился сам Борзыкин! Глазки ясные, умненькие, жира на животе ни капельки, двигается гибко, красиво. Тут я сунула заготовленные старые х/б трусы в косметичку, а стала лихорадочно срывать с себя кружевные модные со светящимся значком @ на лобке, чтобы кинуть их на сцену.
Очень радостно провела вечерок. Плодотворно. Шла домой не одна и бодро напевала: “Нам 75 на двоих, мы не спускаем друг с друга глаз, с обеих сторон все кажется в первый раз...”